Спи, любезное дитя, В недрах мира и покою; Спи, мой друг, поколь стрелою Время быстрое, летя В бездну вечности ужасной, Не промчит зари твоей Тихих и прекрасных дней; Спи, доколе взор твой ясный Не встречал тоски и бед, И доколь путей к веселью Ты не ставишь трудной целью: Сердце с жадностью не ждет Славы, почестей, побед. Спи, доколе весь твой свет Ограничен колыбелью. Спи, дитя, – твой сладкий сон Вспоминает человека, Как сыпал спокойно он В недрах золотого века. Как твои приятны дни! Как завидны мне они! Там мечи раздоров блещут, Растравляя бунтов яд; Там пожары, язвы, глад Смерть в поля и грады мещут; А тебе, меж грозных туч, Светит тихий солнца луч. Всё вокруг тебя спокойно, Всё приятно, тихо, стройно. Ты откроешь кроткий взор — И пробудятся утехи, Игры, радости и смехи. Ты заснул – и весь твой двор Прикорнул вкруг колыбели: У голов сны милы сели, Задремал желаний рой, Резвым утомясь порханьем, Сам зефир заснул с тобой; И едва своим дыханьем Он колеблет полог твой. Всё с тобою утихает, Всё как будто в пеленах; Лишь улыбка на устах У тебя не засыпает И вещает ясно мне, Что ты счастлив и во сне. Спи, дитя, друг милый мой! Спи, доколь твой век так нежен, Придет время, что сон твой, Так не будет безмятежен. Золотой твой век пройдет: Век тебя железный ждет; Ждут тебя сердца жестоки, Ложна дружба, ложна честь; Ждут развраты и пороки, Чтоб тебе погибель сплесть. Век наступит тот унылый; Ты в пространный свет войдешь — Тьмы в нем горестей найдешь; И тогда уж, друг мой милый, Так спокойно не заснешь.
Ода Уединение
Среди лесов, стремнин и гор, Где зверь один пустынный бродит, Где гордость нищих не находит И роскоши неведом взор, Ужели я вдали от мира? Иль скрежет злобы, бедных стон И здесь прервут мой сладкий сон? Вещай, моя любезна лира! Вдали – и шумный мир исчез, Исчезло с миром преступленье; Вдали – и здесь, в уединенье, Не вижу я кровавых слез. На трупах бледных вознесенна Здесь слава мира не сидит, Вражда геенны не родит, Земля в крови не обагренна. Ни башней гордых высота Людей надменья не вещает; Ни детских чувств их не прельщает Здесь мнима зданий красота. Знак слабости и адской злобы, Здесь стены сердцу не грозят, Здесь тьмами люди не скользят В изрыты сладострастьем гробы. Там храмы как в огне горят, Сребром и златом отягченны; Верхи их, к облакам взнесенны, Венчанны молнией, блестят; У их подножья бедность стонет, Едва на камнях смея сесть; У хладных ног их кротость, честь В своих слезах горючих тонет. Там роскошь, золотом блестя, Зовет гостей в свои палаты И ставит им столы богаты, Изнеженным их вкусам льстя; Но в хрусталях своих бесценных Она не вина раздает: В них пенится кровавый пот Народов, ею разоренных. Там, вид приманчивых забав Приемля, мрачные пороки Влекут во пропасти глубоки, Сердца и души обуяв; Природа дремлет там без действа, Злосчастие рождает смех; Болезни там – плоды утех; Величие – плоды злодейства. Оставим людям их разврат; Пускай фортуну в храмах просят И пусть гордятся тем, что носят В очах блаженство, в сердце – ад. Где, где их счастья совершенство? За пышной их утехой вслед, Как гарпия, тоска ползет,— Завидно ль сердцу их блаженство? Гордясь златою чешуей, Когда змея при солнце вьется, От ней как луч приятный льется И разных тысяча огней: Там синева блестит небесна, Багряность там зари видна,— И, кажется, горит она, Как в тучах радуга прелестна; Горит; но сей огонь – призрак! Пылающа единым взглядом, Она обвита вечным хладом, В ней яд, ее одежда – мрак. Подобно и величье мира Единой внешностью манит: В нем угрызений желчь кипит, На нем блестит одна порфира. Но здесь на лоне тишины, Где всё течет в природе стройно, Где сердце кротко и спокойно И со страстями нет войны; Здесь мягкий луг и чисты воды Замена злату и сребру; Здесь сам веселья я беру Из рук роскошныя природы. Быв близки к сердцу моему, Они мое блаженство множат; Ни в ком спокойства не тревожат И слез не стоят никому. Здесь по следам, едва приметным, Природы чин я познаю. Иль бога моего пою Под дубом, миру равнолетным. Пою – и с именем творца Я зрю восторг в растенье диком; При имени его великом Я в хладных камнях зрю сердца; По всей природе льется радость: Ключ резвится, играет лес, Верхи возносят до небес Одеты сосны в вечну младость. Недвижны ветры здесь стоят И ждут пронесть в концы вселенной, Что дух поет мой восхищенный, Велик мой бог, велик – он свят! На лире перст мой ударяет. Он свят! – поют со мной леса, Он свят! – вещают небеса, Он свят! – гром в тучах повторяет. Гордитесь, храмы, вышиной И пышной роскошью, народы; Я здесь в объятиях природы Горжусь любезной тишиной {Горжусь любезной тишиной... и до Наш Росский Пиндар пел на лире – речь идет о Ломоносове и его оде 1747 года, в которой он прославляет «тишину», т. е. мир; у Крылова – «тишина» в более широком смысле: как свобода человека, не угнетаемого несправедливыми социальными условиями.}. Которую в развратном мире Прочь гоните от сердца вы И кою на брегах Невы Наш Росский Пиндар пел на лире. Вдали от ваших гордых стен, Среди дубрав густых, тенистых, Среди ключей кристальных, чистых, В пустыне тихой я блажен. Не суетами развлекаться В беседах я шумливых тщусь, Не ползать в низости учусь — Учусь природе удивляться. Здесь твердый и седой гранит, Не чувствуя ни стуж, ни лета, Являя страшну древность света, Бесчисленность столетий спит. Там ключ стремнины иссекает Иль роет основанья гор И, удивляя смертных взор, Труд тысячи веков являет. Там дуб, от листьев обнажен, По камням корни простирает — На холм облегшись, умирает, Косою времени сражен. Там горы в высотах эфира Скрывают верх от глаз моих — И, кажется, я вижу в них Свидетелей рожденья мира. Но что за громы вдалеке? Не ад ли страшный там дымится? Не пламя ль тартара крутится, Подобно воющей реке? Война! – война течет кровава!— Закон лежит повержен, мертв, Корысть алкает новых жертв, И новой крови жаждет слава! Сомкнитесь, горы, вкруг меня! Сплетитеся, леса дремучи! Завесой станьте, черны тучи, Чтоб злости их не видел я. Удары молнии опасны, В дубравах страшен мрак ночной, Ужасен зверя хищна вой — Но люди боле мне ужасны.